Говорит Всеволод Баронин

О. Хитруку и С. Кислякову

Минувших дней младые были
Пришли доверчиво из тьмы
Александр Блок

Серо-черной, не очень суровой зимою
в низкорослом райцентре средь волжских равнин
был я в командировке. Звалося «Мечтою»
то кафе, где сметаной измазанный блин,

отдающий на вкус то ли содой, то ль мылом,
поедал я на завтрак пред тем, как идти
в горсовет, где склонясь над цифирью унылой,
заполнял я таблицы. Часам к девяти

возвращались мы с Васькой в гостиницу «Волга»,
накупивши сырков, беляшей и вина
(в городке, к сожалению, не было водки).
За стеною с эстампом была нам слышна

жизнь кавказцев крикливых с какою-то «Олгой»
и с дежурною по этажу разбитной.
Две недели тянулись томительно долго.
Но однажды в ларьке за стеклянной "Мечтой"

я увидел — глазам не поверив сначала —
«Солнцедар»!! В ностальгическом трансе торча,
я купил — как когда-то — портфель «Солнцедара»,
отстояв терпеливо почти два часа.

Возмущенный Василии покрыл матюками
мой портфель и меня. Но смирился потом.
И (как Пруста герой) по волнам моей памяти
вмиг поплыл я, глоток за глотком...

И сейчас же в ответ что-то грянули струны
самодельных электрогитар!
И восстала из тьмы моя бедная юность,
голубой заметался пожар!

Видишь — медленно топчутся пары в спортзале.
Завуч свет не дает потушить.
Белый танец. Куда ты, Бессонова Галя?
Без тебя от портвейна тошнит!

Быстрый танец теперь. Чепилевский и Филька
вдохновенно ломают шейка.
А всего-то одна по ноль восемь бутылка,
да и та недопита слегка!

Но, как сомовский Блок у меня над диваном,
я надменно и грустно гляжу.
Завуч, видно, ушла. В этом сумраке странном
за Светланою К. я слежу.

И проходит Она в темно-синем костюме,
как царица блаженных времен!
Из динамиков стареньких льется «My woman!».
Влагой терпкою я оглушен.

Близоруко прищурясь (очков я стесняюсь)
в электрическом сне наяву
к шведской стенке, как Лермонтов, я прислоняюсь
высоко задирая главу.

Я и молод, и свеж, и влюблен, и прыщами
я не так уж обильно покрыт.
Но все ночи и дни безнадежное пламя
у меня меж ногами гудит!

И отчаянье нежно кадык мне сжимает,
тесно сердцу в родимом дому.
Надвигается жизнь. Бас-гитара играет.
Блок взирает в грядущую тьму.

И никто не поймет. На большой переменке
«Яву» явскую с понтом куря,
этой формой дурацкой сортирную стенку
отираю... Настанет пора

и тогда все узнают, тогда все оценят,
строки в общей тетради прочтут
с посвященьем С. К... Но семейные сцены
утонченную душу гнетут.

И русичка в очках, и физрук в олимпийке,
и отец в портупее, и весь
этот мир, этот мир!.. О моя Эвридика!
О Светлана, о светлая весть,

лунный свет, и пресветлое лоно, и дальше
в том же духе — строка за строкой —
светоносная Веста, и Сольвейг, и даже
влага ласк!.. Но — увы — никакой

влаги ласк (кроме собственноручной)
на деле, наяву я еще не видал.
Эвридика была не по возрасту в теле,
фартук форменный грудь не вмещал.

И, конечно, поверьями древними веял
ниже юбки упругий капрон.
Ей бы шлейф со звездами, и перья, и веер.,.
В свете БАМовских тусклых знамен

мы росли, в голубом и улыбчивом свете
«Огоньков», «Кабачков», КВН.
Рдел значок комсомола на бюсте у Светы,
и со всех окружающих стен

(как рентген, по словам Вознесенского) зырил
человечный герой «Лонжюмо».
Из Москвы возвращались с колбаской и сыром,
с апельсинами — даже зимой.

Дети страшненьких лет забуревшей России,
Фантомасом взращенный помет,
в рукавах пиджаков мы портвейн проносили,
пили, ленинский сдавши зачет.

И отцов поносили, Высоцкого пели,
тротуары клешами мели.
И росли на дрожжах, но взрослеть не взрослели,
до сих пор повзрослеть не смогли...

ВИА бурно цвели. И у нас, натурально,
тоже был свой ансамбль — «Альтаир».
Признаюсь, и вокально и инструментально
он чудовищен был. Но не жир

(как мой папа считал) был причиной того, что
мы бесились — гормоны скорей
и желание не соответствовать ГОСТу
хоть чуть-чуть, хоть прической своей!

«Естердей» — пел солист — «ол май трабыл,..», а дальше
я не помню уже, хоть убей.
Фа мажор, ми минор... Я не чувствовал фальши.
«Самсинг вронг...» Ре минор. Естердей.

А еще были в репертуаре пьесенки
«Но то цо» и «Червонных гитар».
«Нэ мув ниц», например. Пели Филька и Венька.
Я завидовал им. Я играл

на басу. Но не пел. Даже «Ша-ла-лу-ла-ла»
подпевать не доверили мне.
Но зато уж ревела моя бас-гитара,
весь ансамбль заглушая вполне,

Рядом с Блоком пришпилены были к обоям
переснятые Йоко и Джон,
Ринго с Полом. Чуть ниже — пятно голубое,
огоньковский Дега... Раздражен

грохотанием магнитофонной приставки
«Нота-М», появлялся отец.
Я в ответ ему что-то заносчиво тявкал.
Вот и мама. «Сынок твой наглец!» —

сообщает ей папа. Мятежная юность
не сдается. Махнувши рукой,
папа с «Красной Звездой» удаляется. Струны
вновь терзают вечерний покой.

А куренье?! А случай, когда в раздевалке
завуч Берта Большая (она
так за рост и фигуру свою прозывалась)
нас застукала с батлом вина?!

(Между прочим, имелась другая кликуха
у нее — Ява-100). До конца
буду я изумляться присутствию духа,
доброте и терпенью отца.

Я, конечно же, числил себя альбатросом
из Бодлера. В раскладе таком

папа был, разумеется, грубым матросом,
в нежный клюв он дышал табаком!

(Это — аллегорически. В жизни реальной
папа мой никогда не курил.
Это я на балконе в тоске инфернальной,
притаившись во мраке, дымил.)

Исчерпавши по политработе знакомый
воспитательных мер арсенал,
«Вот ты книги читаешь, а разве такому
книги учат?" — отец вопрошал.

Я надменно молчал. А на самом-то деле
не такой уж наивный вопрос.
Эти книги —такому, отец. Еле-еле
я до Пушкина позже дорос.

Эти книги (особенно тот восьмитомник)
подучили меня, увели
и поили, поили смертельной истомой,
в петербургские бездны влекли.

Пусть не черная роза в бокале, а красный
«Солнцедара» стакан и сырок,
но излучины все пропитались прекрасно,
льется дионисийский восторг.

Так ведь жили поэты? Умру под забором,
обывательских луж избежав.
А леса криптомерий и прочего вздора
заслоняли постылую явь.

Смысл неясен, но томные звуки прекрасны.
Темной музыкой взвихренный снег.
Уводил меня в даль Крысолов сладкогласый,
дурнопьяный Серебряный век.

Имена и названья звучали, как песня —
Зоргенфрей, Черубина и Пяст!
Где б изданья сыскать их творений чудесных,
дивных звуков наслушаться всласть!

И какими ж они оказались на деле,
когда я их — увы — прочитал!
Даже Эллис, волшебный, неведомый Эллис
Кобылинским плешивым предстал!

Впрочем, надо заметить, что именно этот
старомодного чтения круг
ледяное презрение к власти Советов
влил мне в душу. Читатель и друг,

помнишь? «Утренней почты» воскресные звуки,
ждешь, что будет в конце, но опять
Карел Гот! За туманом торопится Кукин.
Или Клячкин? Не стоит гадать.

Пестимея Макаровна строила козни,
к пятой серии Фрол прозревал,
и опять Карел Гот! И совсем уже поздно
соблазнительно ляжки вздымал

Фридрих Штадт незабвенный Палас. О детанте
Зорин, Бовин и Цветов бубнят.
Маслюков веселится и ищет таланты.
Фигуристки красиво скользят.

Лит. газета клеймит Солженицера, там же
врет поэт про знакомство с Леже,
и описана беспрецедентная кража,
впрочем, стрелочник пойман уже.

И когда б не дурацкая страсть к зоргенфреям,
я бы к слуцким, конечно, припал,
что, наверно, стыдней и уж точно вреднее,
я же попросту их не читал.

Был я юношей смуглым со взором горящим,
демонически я хохотал
над «Совдепией». Нет, я не жил настоящим,
Гамаюну я тайно внимал.

Впрочем, все эти бездны, и тайны, и маски
не мешали щенячьей возне
с Чепилевским, и Филькой, и Масиным Васькой
в мутноватой сенежской волне.

Или сенежской, как говорили в поселке,
расположенном на берегу,
огороженном — чтобы дары Военторга
не достались лихому врагу.

Старшеклассники, мы с дембелями якшались,
угощали их нашим вином
и, внимая их россказням, мы приучались
приблатненным болтать матерком.

Как-то так уживалась Прекрасная Дама
с той, из порнографических карт,
дамой пик с несуразно большими грудями.
На физре баскетбольный азарт

сочетался с тоскою, такою тоскою,
с роковою такою тоской,
что хоть бейся о стенды на стенах башкою
или волком Высоцкого вой!

Зеркала раздражали и усугубляли
отвращение к жизни, хотя
сам я толком не выбрал еще идеала,
перед старым трельяжем вертясь —

иль утонченность, бледность, круги под глазами,
иль стальной Гойки Митича торс,
или хаер хипповский с такими очками,
как у Леннона?.. Дамы и герлс,

и индейские скво, и портовые шлюхи,
и Она... Но из глуби зеркал
снова коротко стриженный и близорукий
толстогубый подросток взирал.

Но желаннее образов всех оставался
тот портрет над диваном моим.
Как старался я, как я безбожно кривлялся,
чтоб хоть чуточку сблизиться с ним!

Как я втягивал щеки, закусывал губы!
Нет! Совсем не похож, хоть убей!
И еще этот прыщ на носу этом глупом!
Нет, не Блок. Городецкий скорей.

Все равно! Совпадений без этого много!
Ну, во-первых, родной гарнизон
не случайно почти что в имении Блока
был по воле судеб размещен!

Не случайно, я знал, там, за лесом зубчатым
километрах в пяти-десяти
юный Блок любовался зловещим закатом
в слуховое окно! И гляди —

не случайно такие ж багровые тучи
там сияют, в безбрежность маня!
Как Л. Д. Менделееву, друг наилучший
не случайно увел у меня

Свету К.! И она не случайно похожа
толщиной на предтечу свою!
Не случайно, отбив ее четвертью позже,
я в сонетах ее воспою!

Воспою я в венках и гирляндах сонетов,
вирелэ, виланелей, секстин,
и ронделей, и, Боже Ты мой, триолетов,
и октав, и баллад, и терцин!

И добьюсь наконец! Незабвенною ночью
на залитой луной простыне
Света К., словно Вечная Женственность, молча,
отбивалась и льнула ко мне!

А потом отдалась! Отдавалась грозово!
Отдается и ждет, что возьму!
Я стараюсь, я пробую снова и снова,
я никак не пойму, почему!

Что же делать? Ворота блаженства замкнуты!
Ничего, как об стенку горох.
Силюсь вспомнить хоть что-нибудь из «Кама сутры».
Смотрит холодно сомовский Блок.

Чуть не плачу уже. Час разлуки все ближе.
Не выходит. Не входит никак...
.....................................
И во сне я шептал: «Подними, подними же!
Подними ей коленки, дурак!» —

и проснулся на мглистом, холодном рассвете
безнадежного зимнего дня.
И двойник в Зазеркалии кафельном встретил
нехорошей ухмылкой меня.

За стеной неуемные азербайджанцы
принимались с утра за свое
и кричали, смеясь, про какую-то Жаннку...
Что ж ты морщишься, счастье мое?

Душ принять не хватало решимости. Боже!
Ну и рожа! Саднило в висках.
И несвежее тело с гусиною кожей
вызывало брезгливость и страх.

И никак не сбривалась седая щетина.
В животе поднималась возня.
И, смешавшись, во рту никотин с поморином,
как два пальца, мутили меня.

Видно, правда пора приниматься за дело,
за пустые делишки мои.
Оживал коридор. Ретрансляция пела
и хрипела заре о любви.

1994

ЧЁРНЫЙ КОФЕ
Вольному — воля (Digipak)
© 1989 / 2023 Moroz Records MR 23123 CD
9 tracks = 35'38"


Альбом группы «Чёрный кофе» «Вольному — воля» на iTunes
Слушать альбом группы «Чёрный кофе» «Вольному — воля» на Яндекс.музыке
Слушать альбом группы «Чёрный кофе» «Вольному — воля»на на YouTube

Очередное, и в который уж раз долгожданное переиздание второго винилового LP московской группы «Чёрный кофе» с четвёртым, если автор не ошибается, дизайном обложки (правда, более уместным для очередного гипотетического альбома интернационального проекта Avantasia) явилось к нам очень вовремя — как раз на волне интереса к нормальному русскоязычному (а никакому не «русскому»!) року 80-х. Поэтому, наверное, стоит говорить об этом релизе в первую очередь с исторической точки зрения.

На протяжении 1987–1988 гг. публика с жадностью внимала скандальным новостям вокруг «Чёрного кофе»: приходы, уходы и только что не похищения музыкантов! Жёлтые новости такого рода для граждан СССР были внове, но они не могли скрыть главного — давно тлеющего конфликта между музыкантами группы и их менеджером Ованесом Мелик-Пашаевым. В результате в июне 1988 г. происходит раскол состава и его менеджмента, а в августе в группу вливаются барабанщик Андрей Перцев (экс-«ЭВМ») и клавишник Борис Долгих. Впрочем, имя группы всё едино было на слуху — дебютный альбом группы «Переступи порог» (1987) продолжал продаваться, причём хорошо продаваться, независимо от прочих обстоятельств.

Но работа над альбомом, превратившимся в «Вольному — воля», началась гораздо раньше — довольно-таки самопародийная пьеса «Это — рок!» с участием вокалиста «ЭВМ» Александра Монина (1954–2010), гитариста Сергея Потёмкина («Кратер» и «Форт-Росс») и Фёдора Васильева («Круиз») в роли бэк-вокалиста была записана ещё старым составом группы до его распада. Дальше дело встало, и это заметно: «Это — рок!» очень сильно контрастирует с остальным материалом альбома. После очередных бесконечных проб гитаристов (прямо-таки ахиллесова пята группы) запись удалось завершить только в декабре 1988 г., причём лидер группы Дмитрий Варшавский исполнил на ней и все гитарные партии. При этом ритм-гитарист Игорь Андреев, входивший в состав «Чёрного кофе» на грани 1987–1988 гг., успел записать партии для трёх номеров альбома — «Брожу по городу один», «Светлый образ» и титульного трека.

По музыкальному материалу и аранжировкам «Вольному — воля» здорово ушёл в сторону от «Переступи порог»: клавишные партии играли на альбоме роль ненамного меньшую, чем гитарные, и по общему балансу звучания «Черный кофе» приблизился к таким ортодоксальным хард-роковым составам, как группа Оззи Осборна (Ozzy Osbourne) или Dio. Плюс толковым продюсером проявил себя владелец студии «Орион» Виталий Богданов — звук оказался в меру монументальным, но одновременно и рок-н-ролльным, причём без дотошного цитирования зарубежных образцов. Разве что вступление к вполне себе хиту «Брожу по городу один» здорово напоминает работы именно группы Dio 1985 и 1987 гг. В свою очередь, Дмитрий Варшавский проявил себя очень дисциплинированным и мощным гитаристом — просим обратить внимание на хотя бы инструментальный номер «Ностальгия». Вот так «Вольному — воля» оказался абсолютно лучшим альбомом «Чёрного кофе» за всю историю коллектива — впоследствии Дмитрий Варшавский и его новые коллеги и близко не смогли приблизиться к заданному этой пластинкой уровню.

Гроза разразилась с выходом альбома летом 1990 г. — оказалось, что Варшавский тайно выкинул из финального трек-листа пластинки балладу Куприянова «Старый парк» (а во всех CD-изданиях, после CD фирмы Solo Florentin 1996 г. отсутствует и в меру залихватский хитовый трек «На последний поезд»), и в результате от своенравного лидера ушла вся группа целиком — музыкантам надоели вечные склоки внутри коллектива, в том числе между его патриархами. Закат «Чёрного кофе» начался именно в этот момент, а солидный тиражный успех второго альбома коллектива для «Мелодии» (подтверждена отгрузка торговле 385 000 LP) — в значительной мере следствие былых шумных заслуг с дебютным альбомом и примелькавшегося названия группы. В конце концов, в тот момент о «Чёрном кофе» писали не только в комсомольско-молодёжной прессе, но и в первых специализированных изданиях, вроде печально памятного советского издания журнала “Metаl Hammer” (№1, ноябрь 1989 г.), где был размещён материал о новом альбоме. Но в целом «Вольному — воля» пополнил немалый список творений отечественных рок-групп, на которые хочется навесить ярлык «неоправдавшиеся надежды». Тем более печально, что подобный ярлык достался группе не по внешним, а чисто по внутренним, человеческим обстоятельствам.

Увы, оба номера авторства Игоря Куприянова опять же по чисто человеческим обстоятельствам не вошли в новейшее переиздание «Вольному — воля», что наряду с отсутствием детальной выходной информации вновь лишает этот CD подлинной «исследовательской» ценности. Единственный бонус-трек здесь — атмосферная баллада «Из придорожной тени», и новый CD оказался даже на один трек короче последнего официального переиздания Moroz Records 2003 г. Долго ждали очередного переиздания «Вольному — воля»? Что ж, подождём ещё…

Альбом группы «Чёрный кофе» «Вольному — воля» на на YouTube

ЧЁРНЫЙ КОФЕ
Слёзы дождя (Digipak)
© 2022 Moroz Records MR 22107 CD
9 tracks = 35'53"



Альбом группы «Чёрный кофе» «Слёзы дождя» на iTunes
Слушать альбом группы «Чёрный кофе» «Слёзы дождя» на Яндекс.музыке
Слушать альбом группы «Чёрный кофе» «Слёзы дождя» на ВК-музыке

Неумный и некомпетентный треск тогдашней советской комсомольско-молодёжной прессы сделал из московской группы «Чёрный кофе» в середине-конце 80-х подлинное хэви-металлическое пугало для родителей и вообще не пойми чего взыскующего старшего поколения. На деле же, как минимум со второго официального альбома состава «Вольному — воля» (1989), понимающему слушателю стало ясно, что на деле «Чёрный кофе» — просто утяжелённый по звучанию хард-роковый состав, а его фронтмен Дмитрий Варшавский — не только убедительный вокалист, но и строгий и стильный гитарист. И вряд ли кто-то будет спорить с тем, что на протяжении большей части своей истории, как минимум с альбома “Golden Lady” (1992) «Чёрный кофе» всё больше и больше становился именно сольным хард-роковым проектом Дмитрия. Поэтому естественно, что «Слёзы дождя» стали на сегодняшний день апогеем этого процесса. Но реальность несколько сложнее…

Вспомним, что при всей популярности припопсованного хард-блюза в России — покойный Гэри Мур (Gary Moore) тому примером — отечественные музыканты не торопятся осваивать эту вполне выгодную поляну. И, что много хуже, никакие местные «качественные» СМИ даже не хотят ничего знать о существовании такой музыки, исполняемой отечественными артистами. И в подобной ситуации «Чёрный кофе» со своей последней студийной работой занимает такое вакантное место просто, как говорится, по умолчанию.

Ведь «Слёзы дождя» — строгий хард-блюзовый альбом, за вычетом, единственное, текстов с изрядно православным уклоном: так сказать, «уайт-метал на русском языке». Немало красит альбом его серьёзное звучание — его можно определить как базовый хард-рок и наполненный, сочный и дисциплинированный звук гитары Дмитрия. Казалось бы, избранный субстиль узок — ан нет, Дмитрий с коллегами ухитряется разнообразить музыкальный материал неожиданными мелодическими находками: так, номер «Надежда» — настоящий лирический русский блюз не без реверансов в сторону родной ВИА-мелодики, типичной для 70-х, а пьеса «Дождь» демонстрирует удачную стилизацию под поп-хард 80-х именно в духе альбома «Вольному — воля». Причем два последних номера альбома, фактически кавер-версии Владимира Высоцкого «Купола» и «Песня о друге», аранжированы на стыке поп-харда и блюза, что делает их прочтение Дмитием Варшавским в сумме с его вокальным напором весьма интригующим. А подлинная вершина альбома — лирический блюзовый инструментал «Любовь», более чем достойный занять постоянное место в эфирах FM-радиостанций. И со спокойной совестью можно констатировать, что «Слёзы дождя» — та работа, что способна наконец-то принести Дмитрию Варшавскому славу артиста для взрослых и ответственных слушателей, и избавить его от сомнительного в наших условиях звания вечного рокера-металлиста.

Альбом группы «Чёрный кофе» «Слёзы дождя» на YouTube

( Collapse )

Готовку и дегустацию проходили пельмени «Симбирские» производства МПЗ «Статус» (г. Волоколамск).

«Грудой дел,
Суматохой явлений
День отошел
Постепенно стемнев
И всплыли пельмени».
( Collapse )

Предлагаю присвоить пищевому эмбарго и словесным баталиям вокруг него простое и емкое название, а именно:

«Погром в кефире»

В последние время, как я заметил, эти ваши интернеты охватили жаркие дискуссии о том, из чего и как делается настоящий салат «Оливье» (да-да, с большой буквы и в кавычках – I'm still Grammar Nazi).

Но, пока все, высунув языки, варят рябчиков в мадере и публично страдают о дороговизне паюсной икры, мы при помощи книги авторства графини А.Н. Толиверовой «Скоромный и постный домашний стол. Поваренная книга для хозяек» (издание третье, С.-Петербург, издание А.Ф. Девриена, 1908), имеющейся в моей библиотеке – она принадлежала моей прабабке по отцовской линии, выясним, какой салат считался за парадный у наших не самых богатых пращуров.

Так вот, никакого салата «Оливье» в ней нет и в помине. Вообще-то в данной книге салатом называется именно, простите за тавтологию, тот салат, что растет на грядке и подается к столу в рубленом виде со специями или сливками. Исключений мало – салат из огурцов, салат «Ералаш» из смеси свежих и маринованных овощей, картофельный салат, а также капустный (точнее, два – из белокочанного и красного овоща) и из цветной капусты.

А мощный салат под этой обложкой скрывается всего один…

( Collapse )

Решил сменить свой официальный интернет-лук на более приличествующий всем обстоятельствам:

© 2010 Кирилл Чернов
На данном луке я запечатлен во время интересного разговора в редакции сильно дружественного Web-сайта Zelenograd.ru в декабре 2010 года.

Подумалось, что здесь я похож на австралийского зверя кускуса, который весь из себя такой желтый, печальный и живет на дереве…

Как известно, среди дюжины имеющихся у меня перстней, которые находятся в более-менее постоянной носке, имеется и такой:


Куплен в Болгарии у тамошних умельцев то ли в 2003, то ли в 2004 году.

Так вот, не далее как вчера, отправившись в лавку купить копченых свиных пятачков, я был подвергнут критике за ношение оного перстня! Точнее говоря, приказчица лет 35 от роду, глядя на меня, как солдат на вошь, весьма неприязненно спросила у меня: «А что означает этот ваш перстень?» На что получила разумный ответ: «Крайнюю степень моего консерватизма», что и есть на самом деле. Не думаю, однако, что таковой ответ был ей понятен…

Тут удивительно даже не то, что норот по-прежнему считает Железный крест фашистским знаком (которым, строго говоря, не является и свастика), а то, что приказчица колбасной лавки осмеливается делать, пусть и в скрытой форме, замечания человеку не только всяко выше ее по социальному статусу, но и элементарно старше по возрасту.

Такова страна Россия. Всякий сверчок не знает свой шесток.

Впрочем, это далеко не первое замечание, полученное мною за ношение такового перстня. А я – ну да, страшный фошыст: ношу на пальце Железный крест и покупаю (с особым цинизмом) копченые свиные пятачки.